Виссарион Григорьевич Белинский
1811-1848
Эволюция философских взглядов и литературно-критическая деятельность.
Белинский с самого начала и до конца своей жизни— страстный искатель целостного и стройного мировоззрения, способного ответить на насущнейшие вопросы жизни. Формируя свои взгляды, он прошел длительный и сложный путь от идеализма к материализму, от мирного просветительства и абстрактного гуманизма к революционному демократизму и социализму. В этих исканиях истины, передового мировоззрения, Белинский опирался, кроме отечественной, на достижения западноевропейской мысли. Его философский путь пролегал по главной магистрали той эпохи. Но было бы совершенно несправедливо, как это долгое время делалось, отождествлять его воззрения с теми философско-эстетическими системами, воздействию которых он подвергался. Даже увлекаясь тем или иным философским учением, Белинский, как правило, не становился его рабом. Будучи самостоятельным мыслителем, он всегда сохранял по отношению ко всем влиявшим на него философским концепциям свою независимость. По образному выражению Чернышевского, он шел наряду с лучшими мыслителями Европы, а не в свите их учеников. При этом, разумеется, что его мировоззренческая, в том числе и философско-эстетическая эволюция, определялась теми социальными условиями, в которых он находился, живя в России.
Белинский дебютировал на литературно-критическом поприще как поклонник Шеллинга, с учением которого он познакомился в студенческие годы. Философия раннего Шеллинга, во многом прогрессивная для своего времени, привлекала его идеей тождества бытия и мышления, картиной целостного мирового процесса и высокой ролью, отводимой в ней искусству.
Последовательное восприятие и осуществление концепции Шеллинга вели к полной изоляции от реальной действительности, к пассивности, к романтическому прекраснодушию, к мистицизму.
Белинский не встал на этот путь рабского подражания. Он осваивает, интерпретирует философские идеи Шеллинга в соответствии со своими демократическими социально-политическими убеждениями. Разделяя объективно-идеалистические воззрения раннего Шеллинга, Белинский рассматривал Вселенную как «дыхание единой, вечной идеи» и видел в «конечном», т. е. во всей реальной действительности, проявление бесконечного, абсолютного разума. Но Шеллинг, осознавая конечное как низшее, несовершенное проявление творящего духа, сосредоточивает свое внимание на бесконечном, на созерцании его вневременной сущности. Белинский же делает главный акцент на конечном и находит реальный мир прекрасным самим собою. Шеллинг полагает блаженство человека в подчинении его своеволия, «как твари», универсальной воле, в чувстве отвлеченно-религиозной любви, безраздельно устремляющей его от реального мира к ирреальному. А Белинский видит блаженство человека «в полном сознании своего человеческого достоинства, в гармоническом проявлении сокровищ своего духа», в чувстве любви к зависимым, экономически и общественно-политически угнетенным людям, в активном служении обществу, в боевой гражданственности. Вечная идея раскрывается им не в ее покое, а в творческой деятельности, проявляющейся в историческом процессе, исполненном противоречий и борьбы. Воспринимая историю каждого народа шеллингиански, как выражение одной какой-либо стороны жизни человечества, Белинский, однако, проявляет особый интерес не к абсолютной предопределенности характера того или иного народа, а его обусловленности «историческими обстоятельствами», «климатом и местностью», «формами домашней и общественной жизни».
Важно отметить и то, что на формирование Белинского как критика сильное влияние оказали годовые обзоры Бестужева-Марлинского, журнальная деятельность Н. А. Полевого, суждения Надеждина о классицизме и романтизме, а также статьи Пушкина.
Присущая Белинскому оригинальность крупно обозначилась с первых же его шагов. Белинский вступил в литературу как автор блистательных «Литературных мечтаний», которые публиковались в газете «Молва» с сентября по декабрь 1834 года. «Элегия в прозе», как значилось в их подзаголовке, ошеломила читателей необычной новизной, смелостью, независимостью, самостоятельностью своих суждений и стала своеобразным манифестом демократической критики. И. И. Панаев, вспоминая произведенный статьею эффект, признавался: «Как ничтожны и жалки казались мне после этой горячей и смелой статьи пошлые, рутинные критические статейки о литературе, появлявшиеся в московских и петербургских журналах!».
В понимании Шеллинга, искусство не связано с повседневными заботами и практическими потребностями людей. Оно выше житейских интересов и в этом смысле бесцельно. Отрывая искусство от конкретной, земной жизни, философ видит его задачу в постижении абсолютного, в объективации бесконечного, или, как он говорит, «подлинно-сущего».
Следуя за Шеллингом, Белинский противопоставляет поэта мыслителю, а поэзию осознает как «не имеющую цели вне себя», выражающую «великую идею вселенной». В обзоре «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835) художественное творчество воспринимается им как «таинственное ясновидение», «независимое от лица творящего». В сочинении «Стихотворения Владимира Бенедиктова» (1835) поэзия представляется как «бессознательное излияние чувства». В статье «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“ им утверждается, что „вдохновению не нужна наука, оно ученее науки, оно никогда не ошибается“, что поэтическое творчество „сообразно с целию без цели, бессознательно с сознанием“.
Но эти и подобные им суждения не стали для Белинского ведущими. Уже в „Литературных мечтаниях“ явно сказываются стихийно-материалистические тенденции и громко звучат гражданско-демократические мотивы. Основной задачей искусен ва здесь мыслится не постижение абсолютного, не устремление к бесконечному, а воспроизведение реальной действительности, выражение духа конкретно-исторического времени, общества, народа. В этой статье органически сочетаются художественная критика и социально-политическая публицистика, этика и эстетика. Но главное внимание в ней сосредоточено на разрыве между народом и обществом, на необходимости устранения этого разрыва средствами просвещения, на засилье подражательной литературы и настоятельной потребности создания национально-самобытной литературы на основе реализма и народности. Здесь искусство рассматривается не как пассивно-созерцательное, а активно-действенное. „Говорят,— пишет Белинский,— что музы любят тишину и боятся грома оружия: мысль совершенно ложная!“ Демократическое понимание искусства как социально-активного отчетливо выразилось в той же статье, во-первых, восхищением литературой 1817—1824 годов, в которой „глухо отдалось эхо умственного переворота, совершившегося в Европе“; во-вторых, высокой оценкой рассказов В. Одоевского, глубоко и верно измерившего „неизмеримую пустоту и ничтожество“ высшего общества; в-третьих, хвалой Пушкину, „совершенному выражению своего времени“, и, наконец, пламенно-патриотическим призывом писателей к „бескорыстной любви к отечеству, к добру и истине“. Преувеличивая подражательность, ошибочно отрицая национальную самобытность многих писателей XVIII века, в частности Ломоносова и Фонвизина, Белинский, вслед за А. А. Бестужевым, И. В. Киреевским и другими, заявил, что „у нас нет литературы“. «Нет» в том смысле, в каком он желал и мечтал тогда ее видеть. По его мнению, современная и предшествующая ей русская литература в большинстве своем не соответствовала духовному величию, могучей даровитости русской нации и не представляла последовательного процесса, полностью отражавшего чувства, мысли, чаяния народа. Истинно художественная литература воспринималась Белинским в эти годы как творчество народа, а не изолированного от него привилегированного сословия. Но при этом и в момент написания статьи «Литературные мечтания» критик признавал наличие отдельных гениальных национально-самобытных писателей (Державина, Пушкина, Грибоедова, Крылова). Он уже видел зарождение народной литературы и высказывал оптимистические надежды на ее скорые успехи. Возникновение и расцвет подлинно-народной литературы связывались им с развитием общества и просвещения.
Ратуя за народную литературу, Белинский с явной издевкой отзывается об охранительной, рептильной журналистике и беллетристике. Прокламируя свои убеждения, критик провозглашал: «Жизнь есть действование, а действование есть борьба». Он преувеличивал в это время роль просвещения в преобразовании общества. Здесь сказывался его идеализм. Но демократическая гражданственность вела его к такой социальной активности, которая уже не умещалась в рамках мирного просветительства. Видя в борьбе за общественное благо высочайшее счастье, он призывал своего читателя отречься от себя, подавить свой эгоизм для родины и человечества, стать «двигателем, апостолом истины и знания», «действовать практически на пользу общества», употреблять жизнь «на святой подвиг», на «самопожертвование в деле правды».
От статьи к статье Белинский все более и более проникался мыслью о гражданском назначении критики как философско-эстетического сознания эпохи и ее искусства. Усиливаются его требования к писателям: тесная связь с современностью, идейность. В 1835 году в статье «Стихотворения Евгения Баратынского» он пишет: «Поэт больше, нежели
В условиях усиливавшегося духовного гнета, роста цензурных притеснений Белинский все чаще и все острее чувствовал ограниченность шеллингианской системы. Для него была ясна настоятельная необходимость решительных социально-экономических и политических изменений: ликвидации крепостничества и свержения самодержавного деспотизма. Но он не видел готовых для этого общественных сил и оказывался перед непреодолимой стеной.
В поисках выхода из социального тупика Белинский в 1836 году обратился к философии Фихте. В построении своей философской системы Фихте исходил из я, абсолютного субъекта, бога, духа, идеи, разума как тождества субъекта-объекта. В весьма противоречивой его философии, субъективно-идеалистической по своим ведущим тенденциям, Белинского подкупило особое внимание к активной роли разума. Влияние на критика фихтеанской философии отразилось по преимуществу в статье о книге Дроздова „Опыт системы нравственной философии“, законченной в сентябре и опубликованной в октябре 1836 года. Именно здесь Белинский высказал субъективно-идеалистические суждения. Настаивая на априорности познания, исходя из я, из человеческого духа, он утверждал, что „все сущее имеет значение только в нашем сознании и не существует само для себя“, что „разум есть царь, законодатель“, что „факты и явления не существуют сами по себе: они все заключаются в нас“. Те же мысли им развиваются и в письме к Д. П. Иванову 7 августа 1837 года. Но Белинский быстро осознал неприемлемость, чуждость для него субъективной, абстрактной логистики Фихте. Отбросив абсолютное я, критик обратился к конкретному, живому человеку, усматривая в нем преобразующую силу жизни, общества. Восприняв из учения Фихте главным образом понятие о свободе личности и необходимости борьбы за эту свободу, Белинский придал ему несвойственный для него революционно-практический характер. „Я, — писал он М. А. Бакунину, — фихтеанизм понял, как робеспьеризм, и в новой теории чуял запах крови“.
Робеспьеризм в тех условиях, при отсутствии твердой опоры на какие-либо деятельные, сплоченные общественные группы, оказывался бессодержательным, пустым, вел к абстрактному героизму, к романтическим иллюзиям, оторванным от жизни. И критик, признав несвоевременность робеспьеризма, отказался от него. Убедившись в невозможности революционных изменений действительности в данных условиях, Белинский интерпретирует философию Фихте в более свойственном ей аспекте нравственного совершенствования людей, их внутренней, духовной свободы и мирного прогресса общества средствами просвещения, враждебными политике и революции. Отрешаясь от политики, но оставаясь ненавистником окружающих его социальных обстоятельств, критик пытается уйти от реальности в мир воображаемой духовной гармонии. Возмущающая Белинского реальная жизнь оценивается им как призрачная, а воображаемая — как конкретная, истинная. Но этот мир иллюзий, созданный эквилибристикой мятущейся мысли, был совершенно чужд Белинскому и ни в какой мере не мог удовлетворить его. Он мучительно затосковал по осязаемой реальности, желая людям счастья на земле. Воздействие на Белинского философии Фихте было весьма кратковременным. Примерно к осени 1837 года критик освобождается от нее. Влияние Фихте никак не сказалось на литературно-критической деятельности Белинского.
Не удовлетворенный мистицизмом Шеллинга и крайним субъективизмом Фихте, его «мертвой, абстрактной мыслью», Белинский ищет опору в реальной действительности и ее объективных законах. Стремление к «сближению с действительностью» привело его к Гегелю. Объективно-идеалистическая концепция Гегеля предлагала стройное обоснование внешнего проявления абсолюта (мирового разума или духа), утверждала закономерность всего видимого мира и диалектического его развития. Автор «Философии права», различая существующее и действительное как существующее необходимо, провозгласил: «Что разумно, то действительно; и что действительно, то разумно». Видя в прусской конституционной монархии идеальный государственный порядок, Гегель призывал к примирению с ним.
Белинский руководствуясь положением «что действительно, то разумно», как оно изложено в «Философии права», без различения действительного и существующего, оказался перед властным требованием признать разумность окружающей его действительности и примириться с ней. Его жажда сближения с реальностью была столь велика, что он, подчиняясь ложно понятой логике Гегеля, пошел на «насильственное примирение с гнусною расейскою действительностью». На это примирение, несомненно, толкало Белинского и ощущение собственной слабости перед деспотическим режимом, сознание ничтожности «покушения индивидуальностей на участие в ходе миродержавных судеб», отсутствие социальных сил, готовых ринуться на борьбу с самодержавием и победить его.
Теряя всякую меру в теоретическом прославлении разумности, идеальности всего существующего, Белинский в статье «Очерки Бородинского сражения» приходит к защите монархии и царя: «Царь есть наместник божий». Признавая в конкретной действительности обнаружение абсолютной, божественной идеи, Белинский, противореча себе, ни на одно мгновение не соглашаясь с социальным неравенством, сословными привилегиями, крепостничеством, с присущей ему прямотой утверждает закономерность всех ее проявлений. «Все, что есть,— пишет он в статье „Менцель, критик Гете“, — то необходимо, разумно и действительно». Поэтому задачей искусства стало для него не восстание, не протест против окружающей действительности, а примирение с ней.
Период «примирения» открывается статьей «Гамлет, драма Шекспира». В этой статье, печатавшейся с марта по июнь 1838 года в «Московском наблюдателе», с явными симпатиями разъясняется благородный облик Гамлета, одинокого борца, протестующего против социальной несправедливости, вступающегося за правду и мстящего за преступления. Важно отметить также, что причиной «ужасной дисгармонии», переживаемой Гамлетом, является «несообразность действительности с его идеалом жизни». Все это прямо перекликалось с гнетущими обстоятельствами, в которых находился сам критик. Мысль о «несообразности» жизни и ее идеала еще сильнее звучит в статье «Горе от ума», опубликованной в январе 1840 года в «Отечественных записках». Белинский выдвигает в этой статье весьма плодотворные для его философского развития мысли о «действительности» и «призрачности». Он пишет: «Под словом „действительность“ разумеется все, что есть, — мир видимый и мир духовный, мир фактов и мир идей. Разум в сознании и разум в явлении — словом, открывающийся самому себе дух есть действительность; тогда как все частное, все случайное, все неразумное есть призрачность, как противоположность действительности, как ее отрицание, как кажущееся, но не сущее». Таким образом, «действительное» осознается Белинским в качестве положительности, разумности жизненных отношений, а «призрачное» в качестве их отрицательности, неразумности, эгоистичности и т. д. Поэзия призвана отражать и «действительность» (положительное) и «призрачность» (отрицательное) в их объективной сущности. Критик подчеркивает, что «объективность как необходимое условие творчества отрицает всякую моральную цель, всякое судопроизводство со стороны поэта».
По мнению Белинского, «действительность» жизни воссоздана в повести «Тарас Бульба», а «призрачность» — в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и в пьесе «Ревизор». Но идеи отрицания жизни в «Повести…» и в «Ревизоре» проявились непроизвольно, объективно, имманентно. Поэтому они подлинно художественны.
В плане развиваемого Белинским понимания жизни как действительной и призрачной характеризуется в статье «Горе от ума» новейшая поэзия ( «поэзия действительности, поэзия жизни»).
Период теоретического примирения Белинского с действительностью означен его глубоким духовным кризисом. Критик провозглашал: «Поэт не судья, а свидетель, и свидетель беспристрастный». Сражаясь с материализмом и атеизмом, критик обрушивался на прогрессивную французскую литературу в лице Вольтера, Жорж Сайд, Виктора Гюго, он отвергал Шиллера, Мицкевича и Полежаева, явно недооценивал пьесы Фонвизина и Капниста, поэзию Лермонтова и комедию Грибоедова. Шиллер, по его мнению этих лет,— «странный полухудожник и полуфилософ», Мицкевич — поэт «рифмованных памфлетов», а романы Жорж Санд — «один другого нелепее и возмутительнее». Признавая могучий талант Грибоедова, Белинский, однако, не нашел в эту пору в его комедии идеи, заключающей в самой себе развитие. Отстаивая аполитичное искусство, воплощающее «божественную идею для нее самой», критик так резюмировал свои суждения о «Горе от ума»: «по отсутствию самоцельности, а следовательно и объективности, составляющей необходимое условие творчества, „Горе от ума“ — сатира, а не комедия: сатира же не может быть художественным произведением».
Примирение с николаевской действительностью, признание ее разумности привело Белинского и к другим несправедливым оценкам и суждениям. Но при всем том было бы грубой ошибкой считать все литературно-эстетические мнения Белинского этого периода ложными. Именно в эту пору он проникается мыслью об объективной закономерности существующих явлений, о причинности идей и стремится найти для своих идеалов и мечтаний реальную почву. В пору примирения, в частности в статье «Менцель, критик Гете» (1840), критик отстаивал искусство, воспроизводящее жизнь «как она есть в самом деле», и поэтому сохранил возможность высказать ряд верных общих положений и конкретных оценок.
Период насильственного примирения, начавшийся в 1837 году и все время сопровождавшийся внутренними разногласиями Белинского, его настоятельными желаниями социального прогресса, полностью завершился ко второй половине 1840 года. Статья «Горе от ума», в которой с такой остротой ставится проблема призрачной, отрицательной действительности, несомненно, является началом преодоления теоретического примирения критика с российской действительностью. Окружающая его социальная обстановка решительно, ежечасно опровергала ложно приписываемые ей разумность и необходимость.
Преодолению идейных заблуждений, несомненно, способствовал и переезд критика в октябре 1839 года в Петербург. В этом городе особенно остро ощущалась власть самодержавной бюрократии, ее деньголюбия, взяточничества и чинолюбия. Здесь наиболее глубоко обнажались кричащие противоречия между роскошью и нищетой, богатством и бедностью, капиталом и трудом. Под воздействием обострявшихся в стране социальных антагонизмов Белинский приходит к правильному выводу, что не все в действительности разумно, необходимо и действительно. 4 октября 1840 года, каясь в своей грубо ошибочной позиции «насильственного примирения», негодуя на себя, он пишет В. П. Боткину: «Проклинаю мое гнусное стремление к примирению с гнусною действительностью!». В полной мере осознавая тогдашнюю действительность как «ужасную», «страшную и гадкую», вступая снова в открытую «ссору» с ней, ненавидя и презирая ее, критик исполняется желанием самой активной социальной борьбы во имя будущего, «чтобы другие потом лучше могли жить, если нам никак нельзя было жить».
Осмысливая решительные контрасты действительности, все глубже познавая властвующую в ней несправедливость, Белинский полностью преодолевает реакционность гегелевской философской системы и приходит к правоте идей социализма, единственно способных привести человечество к общему благу. 8 сентября 1841 года он сообщает В. П. Боткину: «Итак, я теперь в новой крайности, — это идея социализма… Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность? Что мне в том, что гений на земле живет в небе, когда толпа валяется в грязи?..»
Как все передовые люди своего времени, Белинский трактовал социализм утопически. Но в отличие от западноевропейских социалистов-утопистов, этот, «предшественник русской социал-демократии», видел путь к социализму не в мирном прогрессе, а в революции. Вначале критику казалось, что социализм может быть достигнут усилиями выдающихся личностей, совершающих общественный переворот, и считал, что для России «нужен новый Петр великий». Ведущей идеей Белинского становится отрицание всего того, что ущемляет права и душит свободу человека. Его герои — беспощадные разрушители старого. Истинно человеческое стало для него синонимом революционного. 28 июня 1841 года он признавался В. П. Боткину: «Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную…» Критик не сомневался в том, что ликвидация царизма, свобода народа будут достигнуты «обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов».
Утопический социализм Белинского неотделим от революционного демократизма. Перед его материалистически и диалектически крепнувшей мыслью все полнее и глубже раскрывалась сущность объективного хода общественного развития. Он отлично понял эволюцию буржуазии от исторической прогрессивности к реакционности и античеловечности и пришел к убеждению, что путь России к социализму, как и Западной Европы, лежит через капитализм, через его торжество и падение. Все яснее и яснее Белинский проникался сознанием величия народа, признанием его определяющей роли в борьбе за общественные преобразования, его будущности. В 1844 году в статье о романе «Парижские тайны» Э. Сю критик заявил, что только один народ «хранит в себе огонь национальной жизни и свежий энтузиазм убеждения, погасший в слоях „образованного“ общества».
Революционно-демократический период идейно-философского развития критика, начавшийся примерно со второй половины 1840 года, завершился его окончательным переходом на позиции материализма к середине 40-х годов. Решительно порвав с религией, он 26 января 1845 года заявляет Герцену: «В словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут».
Переходя к материализму Фейербаха, Белинский сохраняет все положительное, усвоенное им в идеалистических системах, а именно — диалектику. Преодолевая антропологизм Фейербаха, критик неоднократно подчеркивал, что «создает человека природа, но развивает и образует его общество». Его материализм не созерцательный, как у Фейербаха, а боевой, проникнутый духом социально-политической, революционной активности. Если Фейербах воспринимал религию как свойство человеческой натуры, то Белинский — как продукт социальных отношений.
Революционный демократизм и материализм увеличили силы Белинского в борьбе за просвещение, прогресс и свободу. Наносимые им удары по «мерзкой», «гнусной» действительности становились все ощутительнее, призывы к активному протесту все более требовательными. Он характеризует самодержавно-крепостнический строй как «палача» народных масс, а себя рассматривает как непримиримого борца против строя насилия и произвола.
Не принимая монархизма в любом его виде, определяя буржуазно-правовой строй как «конституционную мишуру», Белинский провидел будущее своего отечества в форме народно-демократического республиканизма. Он мечтал о времени, когда «не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди».
Статьи и письма Белинского второй половины 40-х годов отчетливо намечают ту линию революционного демократизма, которую подхватили и развернули Чернышевский, Добролюбов, Некрасов и их соратники.
С момента преодоления примирения, когда гегельянство осталось позади н Белинский вступил на путь материализма, начался самый блестящий период его критической деятельности. Возвышая общественную роль критики, поднимая ее авторитет, Белинский в 40-е годы разрабатывает принципы научно обоснованной, исторической, революционно-демократической критики. В роли Критика он органически сочетал в себе редкий дар проницательного мыслителя, воспринимающего явления в их историческом развитии, темперамент воинствующего политического публициста — трибуна, блестящего полемиста, страстность революционного агитатора, тонкого исследователя-эстета, рассматривающего литературу в развитии, диалектически, и выдающегося художника слова. Но если бы нужно было определить сущность Белинского-критика одним словом, то самое подходящее для этого — боец. Думая о своем призвании и поприще деятельности, он сам говорил: «Я солдат», «Я в мире боец», рожденный «для печатных битв».
Гегель ставил литературу ниже религии и философии, считал расцвет искусства пройденным этапом и предрекал фатальный его упадок, определяемый практицизмом буржуазного общества. Белинский же, превознося искусство, связывал его полное цветение с будущим, с победой свободы, с торжеством народа.
Недовольный цензурным гнетом, ограничивающим развитие прогрессивной литературы, критик превосходно понимал ее огромную роль как единственной в ту пору кафедры, с которой еще можно было вести пропаганду идей освобождения. В 1846 году в статье «Мысли и заметки русской литературы», он с горечью и радостью констатировал: «В ней, в одной ей вся наша умственная жизнь и вся поэзия нашей жизни.
Только в ее сфере перестаем мы быть Иванами и Петрами, а становимся просто людьми, обращаемся к людям и с людьми».
Белинский был критиком-учителем, намечавшим перед писателями новые пути. Социально активизируя литературу, он пропагандирует учение о ее «субъективности». В свете этого учения защита и пропаганда самых передовых идей эпохи утверждается как непременное условие полноценности художественных произведений. Критик разъясняет, что сознательная служба обществу не унижает, а возвышает искусство. Он призывает писателей стать мыслителями, способными к решению наиболее актуальных, злободневно-жгучих вопросов современности. В статье «Стихотворения Аполлона Майкова» (1842), формулируя свои взгляды на состояние и задачи современного ему искусства, Белинский провозглашал: «Время рифмованных побрякушек прошло невозвратно… Для успеха в поэзии теперь мало одного таланта: нужно еще и развитие в духе времени». В статье «Стихотворения Е. Баратынского» (1842), протестуя против ложного убеждения, что для поэтов «довольно чувства», критик утверждает, что «теперь все поэты, даже великие, должны быть вместе и мыслителями, иначе не поможет и талант». В пятой статье «Сочинения А. Пушкина» (1844) он заявляет, что «страстное, полное вражды и любви мышление сделались теперь жизнью всякой истинной поэзии».
Призывая писателей стать мыслителями, Белинский одновременно развертывает критику бессознательного творчества и «чистого искусства». Отстаивая истинную художественность, Белинский неутомимо преследовал внешний дидактизм и сухое резонерство. Для него было ясно, что субъективная преднамеренность, нарочитая заданность, нарушающая правду жизни, ведет к сочиненности, к искусственности произведений даже лучших писателей. Так, по его мнению, произошло с романами Жорж Санд «Мельник из Анжибо», «Грех господина Антуана» и «Изидора». Но, преследуя внешнюю, ложную тенденциозность, Белинский отстаивал тенденциозность как сознательную идейность, выражающую правду жизни и воплощающуюся в соответственной художественной форме.
Реакционно-идеалистическая эстетика и критика той поры ограничивали искусство лишь областью изящного, миром прекрасного. Белинский уже в «Литературных мечтаниях» отстаивал многообразие содержания искусства. В дальнейшем он доказывал, что предметом искусства является «весь мир, все цветы, краски и звуки, все формы природы и жизни». Главную задачу современной ему литературы критик полагал в беспощадном обличении крепостничества и самодержавия, в дискредитации социальных сил, охранявших деспотический строй. Именно поэтому им восторженно приветствовались Гоголь, Лермонтов и их последователи, популяризировалась «натуральная школа».
Это не значит, что Белинский обходил задачу воссоздания возникающих в жизни положительных явлений. Критик настойчиво ставил перед писателями проблему положительного идеала и героя, но при этом понимал, что время для изображения положительных типов еще не пришло. Он разъяснял, что хороших людей на Руси «должно быть гораздо больше, нежели как думают сами славянофилы». Но горе в том, что литература «не может представлять их художественно такими, как они есть на самом деле, по той простой причине, что их тогда не пропустит цензурная таможня».
Защищая пафос отрицания, так присущий критическому реализму 40-х годов, Белинский считал, что «…если бы… преобладающее отрицательное направление и было одностороннею крайностью,— и в этом есть своя польза, свое добро: привычка верно изображать отрицательные явления жизни даст возможность тем же людям или их последователям, когда придет время, верно изображать и положительные явления жизни, не становя их на ходули».
Критическая деятельность Белинского в своей основе — битва за реалистическую литературу, наиболее правдиво и полно отражающую общественную жизнь, против всех разновидностей противостоящих ей литературных направлений, в особенности классицизма и реакционного романтизма. Утверждая реализм, критик пишет статьи «Стихотворения Кольцова» (1835), «Герой нашего времени“ соч. М. Лермонтова» (1840), «Стихотворения М. Лермонтова» (1841), «Похождения Чичикоза, или Мертвые души» (1842), «Иван Андреевич Крылов» (1845), «Сочинения Александра Пушкина» (1843—1846) и многие другие.
Ниспровергая классицистскую выспренность, сентиментальную чувствительность, романтическую риторичность, натуралистическую описательность, Белинский рассматривает литературные направления не только в их борьбе, но и в свойственной им преемственности. Отдельные произведения или творчество писателей в целом изучаются им не в изоляции, а в социальной обусловленности и в историко-литературных связях. Борясь за демократическое и реалистическое искусство, Белинский славит благородную простоту и ясность как высшее выражение художественного мастерства.
Белинский — неистовый гонитель безвкусицы, пошлости и цинизма, вычурной, искусственно усложненной фразы, неестественности в обрисовке действующих лиц и нарочитой запутанности в композиции. Так, он убедительно показал бесплодие мысли, набор громких фраз, цветистых сравнений и метафор, бездушное версификаторство и холодную описательность в подавляющем большинстве стихотворений Бенедиктова.
Сражаясь за высокоидейную истинно художественную прогрессивную литературу, Белинский изо дня в день наносил сокрушительные удары по реакционной литературе и критике. Он не оставлял без убийственного ответа ни одного выступления из враждебного ему стана. С беспощадным сарказмом писал он в «Литературных мечтаниях» о Несторе Кукольнике. С особенной яростью и неукоснительным постоянством критик обрушивался на таких представителей реакционной литературы, как Ф. Бул-гарин, Н. Греч и О. Сенковский. Их периодику он считал тупой ( «Северная пчела») и провинциальной ( «Библиотека для чтения»).
Дискредитируя «квасных», национал-шовинистических патриотов, обличая космополитов, Белинский являлся глашатаем и пропагандистом истинного, народного патриотизма.
Одна из характернейших особенностей Белинского — непримиримость в отстаивании своих убеждений. Враждебный всем апологетам реакции, он не помиловал и своего кумира — Гоголя. «Письмо к Гоголю», являющееся итогом литературной деятельности Белинского,— обвинительный приговор всему николаевскому строю рабства, тьмы и застоя, адвокатом которого выступил Гоголь. Это боевой манифест революционной России, разъясняющий самые кардинальные вопросы современности и намечающий пути развития страны. Гневно обрушиваясь на Гоголя, изменившего идеям прогресса, критик зовет его вернуться на путь цивилизации, просвещения и гуманности. Ознакомившись с содержанием письма, Герцен сказал П. В. Анненкову: «Это — гениальная вещь, да это, кажется, и завещание его»1. Несмотря на меры, принятые жандармерией, письмо переписывалось и в тысячах экземпляров расходилось по всей России, поднимая новые силы к освободительной борьбе.
По справедливой в основном оценке Тургенева, Белинский, кроме высокой идейности, обладал по преимуществу «непогрешимым» эстетическим чувством. Это позволило ему ранее всех увидеть и указать определяющее значение для развития русской литературы творчества Пушкина, Грибоедова, Крылова, Гоголя, Лермонтова, Кольцова. Именно он раскрыл своеобразие творчества Гоголя, как главы «натуральной школы». Лишь его статьи полностью объяснили традиции и новаторство Лермонтова как глубоко психологического и мятежного писателя. Ему первому принадлежит честь осмысления величия Пушкина как национального гения мирового масштаба. Только им всесторонне разъяснены сущность и место в литературе самобытной музы Кольцова. Он сразу и по достоинству оценил таланты Достоевского, Тургенева, Некрасова, Герцена, Григоровича и многих других прогрессивных писателей 30—40 годов.
Было бы несправедливо недооценивать значение для формирования Белинского-критика таких его замечательных предшественников, как Мерзляков, Бестужев-Марлинский, Вяземский, Надеждин, Кюхельбекер. Но большинство современных ему критиков анализировали художественные произведения, касаясь лишь отдельных, частных их сторон, чаще всего языка. Белинский впервые стал рассматривать их всесторонне, в присущей им идейно-эстетической целостности. Его статьи естественно объединяют обстоятельный конкретный анализ текста с широкими обобщающими выводами, эмоциональность, увлекательность, задушевность, непринужденность с объективными характеристиками и оценками.
Критик стремится понять художественные произведения в единстве содержания и адекватно воплощающей его форме, в присущей им идейно-эстетической неповторимости. Вводя читателей в проблематику, в идеи, в характеры того или иного произведения, он не боялся пересказов содержания, но сопровождал их глубокими комментариями, всегда подчинял их всестороннему анализу художественной ткани произведения. Его не смущали отступления, часто весьма длинные, но опять-таки ради полного раскрытия изучаемого произведения или творчества писателя.
Белинский использовал самые разнообразные критические жанры: литературные портреты ( «О жизни и сочинениях Кольцова»), годовые обзоры ( «Русская литература в 1840 году»), монографии об отдельных произведениях ( «Герой нашего времени») и писателях ( «Сочинения Александра Пушкина»), памфлеты ( «Педант»), статьи-элегии ( «Литературные мечтания»), теоретические экскурсы ( «Разделение поэзии на роды и виды», «Идея искусства») и т. д. Но почти любая статья критика открывается историко-литературным, философско-эстетическим вступлением. В каждой его статье, отличающейся интонационным разнообразием, явно обнаруживается оригинальная личность, тяготение к устной речи, то в форме непроизвольно льющейся дружеской беседы, то в виде полемического диалога, то в жанре ораторского монолога трибуна, читающего публичную лекцию. Именно поэтому так много в его статьях непосредственных обращений к читателю. Мастер художественного слова, Белинский испещряет свои статьи образными выражениями, живописными сравнениями, меткими эпитетами, афористическими суждениями: «Россия есть страна будущего»; «У всякой эпохи свой характер»; «Слава всегда есть награда и счастье».
Анализ Белинским поэтических произведений и творчества писателей, его годовые обзоры литературы и в наше время остаются поучительными образцами. Но в последовательной борьбе за реалистическую, высокоидейную, актуально-злободневную литературу Белинский не избежал и крайностей, многих просчетов. При этом он не боялся признаться в осознанных им ошибках. Так, в статье «Ничто о ничем» (1863) критик писал: «Я однажды (в „Литературных мечтаниях“) высказал или, лучше сказать, повторил чужую мысль, что Державина спасло его невежество; отрекаюсь торжественно от этой мысли, как совершенно ложной».
Им ошибочно истолкованы трагедия «Борис Годунов» Пушкина, «Двойник» и последующие произведения Достоевского. Он явно недооценил «Повести Белкина», сказки Пушкина, стихотворение «Последний поэт» Баратынского. Однако общее направление критической деятельности Белинского, его ведущие суждения и оценки, исключая краткий период примирения, подтверждены временем. Многолетняя неустанная битва Белинского за прогрессивную национально-самобытную литературу не осталась бесследной. Он закончил свой творческий путь, восхваляя победы отечественной литературы, как литературы, сделавшей «исполинские шаги» и способной соперничать с литературой «всех народов Европы». Став очевидцем огромных и прочных завоеваний русской литературы, критик верил в ее радужные, плодоносные перспективы.
Реклама от Literature-XIX.Ru